А Мэтт знал. Ну, да, он не ценит его право слово, а Максу до фонаря его моральные принципы.
... а потом случился тот самый момент, когда стрела прекратила свое движение. Мысли о том самом страшном, чем угрожал тот парень, они вернулись.
Посидели с ребятами. Киношку сняли.
Тут же дошло, что вернули Макса в другой одежде, не в той, в которой уходил. Летящая стрела покоится в полете, движется время, не движется она.
— Нет. Они не могли... - Мэтт сам не заметил, как выдохнул это вслух.
Его мертвые философы его к такому не готовили, все же не живые психиатры.
Банально, но поверить он не мог, пусть и сложил в голове все слагаемые. Сумму нужно пересчитать, он ведь где-то ошибся, пожалуйста, пусть он действительно окажется плохим математиком.
Да ответ и не нужен, тут хватило на бритву Оккама.
Захлестнуло бессильной злобой.
Мэтт на порыве дернулся к Максу, задел стакан с водой.
Это не с ними, это дурной сон, уж такого-то точно не могло случиться, давай, скажи, что ты, мать твою, просто так зло шутишь и давишь на совесть.
Та самая бритва полоснула по горлу, заставляя захлебнуться в собственных невысказанных словах и невозможности что-то еще произнести.
"Убью", - единственная кажущаяся трезвой мысль, своей трезвостью даже зазвеневшая в ушах. Кого - не знал, но тут уже даже не абстрактное на эмоции. За такое - способ найдется.
Он опустился рядом, снова напротив.
— Я... Макс, я... - не думал, что решатся, не хотел, чтобы так вышло, что? — Макс, посмотри на меня.
Порвать дистанцию и прикоснуться от осознания собственной вины во всем этом становилось еще сложней. Стену строил он сам.
Да, противно ему было. Все из-за того же. Потому что допустил.
Он прекратил попытки надавить на самого себя и договориться с гласом разума, на момент выпрямился, а следом сел рядом, у той же стены, на расстоянии, пусть уже и не на большом.
— Я буду здесь, рядом, хорошо? - не будто, а действительно спрашивал позволения.

Мэтт понимал, что хуже здесь и сейчас совсем не ему. Понимал, но что со всем этим делать так и не придумал. Не было идей кроме "быть рядом" и "уложить спать".
А сам-то точно не заснет.
Он все же прикинется больным, для работы. По казавшейся уже устаревшей недавней идее "южанин, север, ОРЗ". Тогда жизненно важно было не прерывать ритуалы, теперь... Теперь нужно быть рядом и следить, чтобы Макс ничего не сделал с собой.
Молчание давило, чужое дыхание, неровное сейчас, невероятность и какая-то киношность происходящего, каждым вдохом, как птицу Феникса, гореть и воскресать из пепла.
Нет, вообще-то, просто гореть, не место тут красивым метафорам.
— Я буду с тобой, - ответил он так же тихо.
Сколько раз они уже играли в эти кошки-мышки с "я пойму, если уйдешь"? Уже и не пересчитать на память.
Но тут самому впору говорить, что готов уйти, если Макс не захочет его больше видеть. Это он ему столько проблем принес, хотя, казалось бы.
Мэтт повернул голову, посмотрел. Хорошо, взгляд не поймал, вряд ли сейчас вынес бы.
— Макс, - позвал.
И все же протянул руку, коснулся ею чужой, покоящейся на колене руки. Слабая попытка все же разорвать дистанцию и подточить стену, пока не затвердел цемент.
— Но если ты захочешь, чтобы я ушел... - дальше язык в эту сторону не повернулся.
И тут же чужую руку, которой едва коснулся, сжал.
Что говорят в таких ситуациях? "Да, я понимаю"? Нет, он не понимал. "Все будет хорошо"? Нет, не будет, пройденная тема. "Я люблю тебя и всегда буду рядом"? Аксиома, но в теперешнем положении он боялся новой вспышки и "где же ты был, блять, когда". А за длинную цитату какого-нибудь мертвого философа Макс бы имел полное право его ударить по лицу. Впрочем, итак имел.
Мэтт не умел говорить. И сейчас чувствовал себя, словно проклятый.